…и снова в дом войдем, пропахшие насквозь
дождями, можжевеловым туманом.
ты вскрикнешь — вот моя оставленная трость,
твое кольцо в шкатулке деревянной!
ты скажешь — не ушла из бывшей жизни — жизнь:
огонь в печи по-прежнему резвится,
на скатерти хрустящий хлеб лежит
и яблоки свежи, что кукольные лица,
ты скажешь, ну к чему дурацкий снился сон?
не вещий, слава богу… и со смехом
мы выгоним из штор двух недовольных сов,
из наших комнат — плачущее эхо.
ты срежешь под окном засохшую лозу
и — новой золотистые побеги
лучами солнца тотчас прорастут
сквозь наши руки, волосы и веки.
нам будут приносить безоблачные дни
дыхание неспящего Ай-Петри,
и петь морской заезженный винил:
«все, все непоправимо… кроме смерти».
***
я вырастила флейту на окне,
в горшке из обожженного металла.
и жадно по утрам она ко мне
тянулась и листками трепетала,
шептала всеми ртами: посмотри,
я для великой музыки созрела.
да что-то камнем падало внутри,
когда касалась маленького тела
тупым ножом… вздымая пыли смерч,
со скрежетом рыхлила я суглинок,
но так и не решилась пересечь
ее с землей тугую пуповину.
текла из крана ржавая вода,
будили вьюги, летний дождь баюкал…
но помню до сих пор тот день, когда
из безобразных, хаотичных звуков:
капели крана, стука в дверь, звонков,
из заоконной суеты ребячьей,
соседской брани, цока каблуков,
шуршанья шин, из хохота и плача,
жужжанья мухи, тонущей в вине,
обоев треска и шипенья жира –
несрезанная флейта на окне…
она… такую музыку сложила,
что за окном заплакала зима
беззвучно – даже отзвуков не стало,
и проступила алая кайма
по кромке обожженного металла.
***
ветер в сердце мое вобьет
вечер — холодный осиновый
жизнь мою маленькую плеснёт
в омут зрачка лосиного
в дом заколоченный на постой
тополь просится
всхлипнет бесслёзно колодец пустой
эхо носится
скрипнет журавль нога одна —
тоненько ломко
а у колодца — ведро без дна
горло скомкано
